ОПУСЫ или кое-что из жизни рыжего Афгана. (Опус №3)

"Идет охота на волков, идет охота… или Приказано выжить"


Когда в селах пустеет,
Смолкнут песни селян
И седой забелеет
Над болотом туман,
Из лесов тихомолком
По полям
Волк за волком…
……….. (А. Толстой)



Интересно, что сподвигло мою заводчицу назвать меня ВУЛЬФОМ? На волка, вроде бы, я совсем не похож – рыжий, наглый, неосторожный. Может, неистребимая тяга к жизни, а может, звезды так сложились… Так или иначе, но, кажется мне, что это была та песчинка, которая, обрастая обстоятельствами, превратилась в жемчужину событий моей жизни, здорово отличающейся от жизни девяти моих братьев и сестер. Да и других наших собратьев, вряд ли слышавших жуткую и прекрасную песню волчьего семейства.
Странные чувства вызывает эта песня. Сначала – холод в желудке, который, распространяясь, заливает грудную клетку, подкатывает к горлу и вонзается чем-то острым в затылок. Возникает боль между лопатками, а через некоторое время все тело начинает трясти крупной дрожью. Но дрожь постепенно успокаивается, задние ноги подгибаются. Ты сидишь с поднятой головой в каком-то гипнотическом состоянии, и изнутри тебя появляется непреодолимое желание влиться в этот совершенно фантастический хор. Завел его сильный, утробный голос бирюка. Ровно и густо. Затем, в канву его, начали вплетаться более высокие голоса, с прирастающими звонкими до срыва подтявками. Откуда-то попутно влилась мелодия низких голосов, вибрирующих то быстрее, то медленнее, отчего сила звука мощно нарастает. Это молодые голоса сеголетков и чистые тенора переярков. С какой-то неуловимой синхронностью с общим хором, они доводят мелодию до звенящего, абсолютно стройного звучания, заставляя прессоваться воздух и обрушиваясь из поднебесья лавиной мелкой дроби на все живое в округе. Неожиданная тишина, следующая за этим звучанием, просто разрывает барабанные перепонки. Кому довелось услышать это, никогда не может сказать, сколько длилась эта песня, потому что он находился вне времени и пространства. Ясно одно: он никогда не забудет прозвучавшей мелодии, а, возможно, и передаст с генами ее своим потомкам…
Люди, охотящиеся на волков, пытаются выть по-волчьи для обнаружения и подманивания "серых разбойников". Но только музыкально одаренным и неистовым удается достичь совершенства в искусстве обмана. Называют этих людей вабильщиками, а их суперобман – вабой. Десятилетиями совершенствуют они свои возможности, помогая, направляя и показывая друг другу. Они с помощью стекла от обыкновенной керосиновой лампы могут выть и матерым волком, и призывной волчицей, и прибылыми, и переярками. А собрать бы их в группу в какой-нибудь консерватории, да и дать городским жителям послушать гимн природы. Или записать вабильщиков, да и раскассетить это дело…
Ну, да что-то я, право, отвлекся.
О чем бишь я хотел рассказать?
А, да – об охоте.
Выехали мы как-то в поле зайчика потравить.

Этакая веселая компания из русских псовых и хортых борзых, ну и я с ними, как представитель Афганьего племени, в единственном числе. Выехали мы, конечно, не сами, а с нашими родным охотничками, которые утром перекусили, а нас оставили голодными (заботливые – просто жуть!). У нас сложилось три своры (по количеству добытых в деревне лошадей) и три машины. Добрались на место по зорьке и, бросив машины, мы встали в ровняжку и двинулись по зеленям топтать зверя. Сначала кто-то из охотников предложил отпустить нас в свободный поиск, но встретил всеобщее возражение. Всем хотелось покрасоваться перед другими, ибо каждый гордился своим борзюком, чистую работу которого в общей куче не увидишь. Договорились работать только по противоподнявшемуся зайцу и не подпускать. "Куча-мала" будет в конце охоты, когда будет приторочено достаточное количество косых и продемонстрировано "кто есть ху".

Я был в своей схоженной своре из хортой и псовой сук, с красивыми именами Чара и Метель, и псового кобеля Крылата. Взяли мы край поля. Двинулись углом, чтобы перекрывать движение в перелесок, хотя зайчики непредсказуемы. Охотники наши, надеясь на хороший улов, договорились не шуметь, не кричать "Ату!" и не свистеть. Все борзые были зоркими, вязкими и горячими. Прошли четверть поля. Сзади, между первой и второй сворой, поднялся косой и прытко покатился к перелеску. Спущена вторая свора, но пока собаки пометили, пока рванулись – заяц уже ушел, закидывая позанки чуть не выше спины.

Постояли, сосворили вернувшихся собак и двинулись дальше. Из лесного клина, находящегося за перелеском, донеслась работа двух или трех смычков, которые заливались на весь клин. "Хорошо голосят, - подумал я, но наших зверей они не потревожат.
Наши – они плотно сидят, судя по пропустившему ровняжку и поднявшемуся сзади. Тем лучше для нас – ближе поднимется". Рассуждая так, я шел в хорошем рыске, натягивая сворку и пожирая глазами поле. Я чувствовал, что папе хотелось приторочить зайчика к седлу и прекратить насмешки охотников над моими "штанами" и "рубашкой", усердно собирающими репьи и сухие стебли. «Папа, я тебя не подведу!»Я был прав. Заяц поднялся "из-под носа". Мы рванулись, слетев со сворок, начали стелиться. Заяц был битый и, к нашему стыду, лихо шел, забирая вправо. Чара таки достала его, повернув ушами назад. Я добавил, закрутили. Вот он у меня в зубах! Вдруг Крылат резко рванулся вправо. Я, повернув голову, выпустил зайца, которого тут же перехватила Метель. Не понимая, в чем дело, я уже летел за Крылатом. Впереди неслась Чара. "Пускай, пускай!" – орал Сергей.
Чара, сломя голову, летела к вывалившемуся из-за перелеска волку, похоже уносящему ноги от гончаков и, "из огня, да в полымя", вылетевшему на нас. Завидев нас, волк рванулся довольно ходко по гряде вдоль перелеска, затем резко сменил направление и двинулся через поле. Чара достала его, рванув за гачу. Резко развернувшись, волк полоснул ей бок, но она не отстала.

Возопив фальцетом, она в броске переплела ему задние ноги. Это было так неожиданно, что, подлетев к сражающимся, мне пришлось прыгнуть, чтобы не врезаться в них. Правую ногу мне обожгло. "Ах ты…!" Развернувшись, я впился в его глотку мертвой хваткой, понимая, что если не удержу, то мне не поздоровится. Крылат попытался вспороть брюшину. Ему помогла подоспевшая Метель. Два дошедших борзюка вцепились в зад волка. Остальные скакали вокруг, бреша на довольно приличном расстоянии. Сверху на меня что-то навалилось, но челюсти я не разжал. Это был охотник, прыгнувший с коня и дважды воткнувший нож между волчьими ребрами. Волк затих, а мы никак не могли успокоиться. Я, с трудом раздвинув сведенные судорогой челюсти, переместился к холке серого ис остервенением вырывал из нее куски. Остальные тоже не отставали. В общем, мертвому волку досталось гораздо больше, чем живому.
Мнения охотников разделились. Одни пытались разогнать разъярившихся борзюков, в надежде хоть как-нибудь сохранить шкуру. Другие останавливали, объясняя, что шкуру уже не спасешь, а собаки должны уверовать в свои силы. Большая часть борзых так и не подошла даже к мертвому волку. Немного успокоившись, я почувствовал, что у меня содраны полоски кожи с внутренней части правой ноги. Ничего особенного! Я тут же принялся ее зализывать, периодически выталкивая языком свою и волчью шерсть из пасти.
До машин волка охотникам пришлось нести на себе, так как уложить его на лошадь не получилось. Лошади косились, уходили боком, а когда их пытались держать, взбрыкивали, кусались и лягались, шарахаясь в сторону от подносимого волка.
Все были возбуждены, у машин достали выпивку, закуску – на сегодня охота окончена. Через час отправимся в деревню. Сергей подошел к волку, открыл ему пасть и воскликнул (помянув что-то там про мать): "Ребята! А волк-то беззубый!"
Все потянулись к волку. В пасти торчал один клык с отломанным верхом. На месте других зубов торчали где острые, где гладкостертые осколки. Павел, заглянув в пасть, начал проверять передние ноги волка. –"Так и есть! Волчара попал в капкан и ушел, разворотив его и оставив там зубы. Повезло вашим собачкам, мужики! Был бы с полной системой, кое-кого не досчитались бы. С вас, друзья, Магарыч!"
Собрали кружки, вытерли ножи, сожгли остатки трапезы, отправились в деревню.
Вечером деревня гудела как пчелиный рой. Оказывается, целый месяц готовилась облава на волчье логово и прошла она неудачно. В облаве участвовало всего четыре смычка гончих. Застрелить удалось только переярка да прибылую, остальные, обманув, ушли. Да вот старикан напоролся на нас. Эти рассказы заинтересовали папу с Сергеем. Они отправились к облавщикам. Долго не было их. Приехали только под утро. Закинули волка в машину, привезшую их, и ткнулись хоть часок поспать.
Наутро на охоту не выехали. Решили сделать до обеда перекур, но и после обеда не поехали тоже, потому что пришел в гости вабильщик Палыч посмотреть на борзюков, которые не испугались волка, и на Афгана, о котором даже не слышал. Принес с собой настойки, сала, лука и варенья из земляники.
Много интересного за "чаем" рассказывал Палыч о волках и охоте на них.
Оказывается, очень давно не охотятся с борзыми на волка. В далеком 1867 году собрались охотники на свой съезд в Москву и решили положить конец травле борзыми серого брата. Почему? Поди сейчас выясни. Рассказывал Палыч и про флажки: де изобрел их дед Лукаш, который начал развешивать флажки на палочках с петельками на кустах на ходовых местах волка – лазах. А сын его – Василий выбросил палочки и повесил флажки на бечеву. И что лучшим волчатником России всегда считался внук Лукаша, Федор. А предки их - Лука и Петр были выходцами из Литвы. Много рассказывал Палыч об уме и осторожности волка, о его хитрости и наблюдательности. О том, что волки знают всех в близлежащей деревне, и о том, кто самогон варит и кто к чужой бабе ходит в баню и, что шкурой все чует серый и в оцеплении всегда выбирает номер, где стоит самый неопытный или начинающий охотник – там и прорывается. Говорил он и о том, что у них удивительные места. Обычно, там, где живут волки, не водится лис. Волки их просто давят и бросают вдоль троп, на съедение воронам. А у них, поди ж ты, живут и те и другие. Рассказывал Палыч и про канадского писателя, биолога и этнографа Фарли Моуэта, который много лет посвятил изучению волков. В одной из книг Моуэт написал: «Если мне понадобилась неделя, чтобы трезво оценить характер волков, то они меня раскусили с первой же встречи»…
Побалагурили и еще раз подтвердили договор об охоте на оставшихся в живых волков на следующую осень. Приглашал он всех присутствующих, кто не сдрейфит за себя и своих собак.
Эти события как-то затмили впечатления об остальных днях охоты. Ну, поносились, ну, взяли пятнадцать и упустили семь зайчиков и двух рыжих (понорились), взяв таки одну. И разъехались по домам.


Пришла зима. Папа с Сергеем, забирая нас, трижды ездили к Палычу. Он катал нас на санях вокруг леса, где жили волки. Дал послушать ночные серенады, вызывая волков на вабу. Однажды мы услышали полную волчью песню и папа с Палычем несколько раз пресекали мои попытки поучаствовать в общем хоре. Папа с Сергеем были одеты в одежды Палыча (исключительно серого цвета) и даже его валенки. Нас, в области шеи и лопаток, натирали "дрянью" (как говорил папа) – настойкой из каких-то внутренностей волка с резким запахом протухшей селедки. После моего мытья папа постоянно нюхал руки и по тысяче раз мыл их. А мне, вроде, ничего. Разнообразие и что-тода-ле-кое.
Ездили мы в санях, пересекая лазы волков, в надежде затравить кого-нибудь, но не получилось – не встретились. Напрасно Палыч вглядывался в ночное небо, отыскивая Орион (звезду удачи охотников и ловчих) и бормоча при этом какие-то заклинания. Ничего не помогло…В дневное время охотнички наши с Палычем завозили приваду. Это дохлая лошадь, половина павшего теленка, да околевшая свинья. Оказывается, волки больше стервятники, чем хищники. И их прикармливают, чтобы до момента облавы они не ушли на новое место. Пожирать эту дохлятину волки из-за своей осторожности будут только весной-летом, а пока – присматриваться и принюхиваться к ней.
Рассказывал Палыч, что "Маугли" – это вариации Киплинга на реальные темы воровства волками детей. В голодные годы волк становится людоедом, но нападает только на детей и девушек малого роста. Демонстрировал Палыч вабу – здорово, ни за что не отличишь. Даже волки покупаются. Папа пробовал, но бесполезно.
Рассказывал Палыч, что зимой, в конце января, волки собираются в стаи и начинается их свадебная "карусель" с боями и серенадами. Приглашал послушать, но съездить не удалось – папа был занят.

Время шло. Папа крутился в мирских заботах. Я плодил Афганят, растекавшихся по всему белу свету, и выставлялся.
Но вот, наконец, и АВГУСТ!
Как все будет? Путаясь в догадках, как в цепких зарослях терновника, я выхожу на поле. Рядом со мной псовичи: Крылат, Разбой и симпатичная дама Диана-2. Мы у папы на сворке. Сзади Сергей на лошади. Слева от нас через каждые сто метров замаскированы еще четыре своры, собранные Сергеем. Он же пригласил и восемь смычков гончаков, готовящихся сейчас к загону в окладе. Лесной клин офлажен. Оставлена узкая горловина в нашу подветренную сторону. Нами перекрыты два битых лаза. Я знаю, чего жду, и вместе с прохладным зоревым воздухом в меня проникают невидимые и непонятные струйки страха, ненависти, гнева, которые, смешиваясь, загустевают где-то между сердцем и желудком.
Стараясь отвлечься, я вглядываюсь в офлаженный лес. Здесь еще не успел прошуметь веселый праздник уютного бабьего лета. Дубняк стоит разряженный с головы до ног. В его огненно-рыжую, чуть поредевшую шевелюру вплетены узорчатые пряди то зеленого, то желтого, то оранжевого цвета. Кое-где сохранилась и по-весеннему свежая изумрудная листва, цепляющаяся за ветки рослых кустарников. Здесь целая симфония красок. Звучная медь лещины спорит со звонким золотом алычи, ярко-красные брызги калины перезваниваются с алыми капельками бересклета. Я ярко представил себе, как пучки молоденькой зеленой травки пробиваются сквозь легкое атласное покрывало опавших листьев и упрямое засилие перезрелого травостоя…
Но вот звук сигнала – и нетерпеливые осенистые смычки брошены в остров…Бубнули и загремели башуры, напавших на жировые следы, выжлецов, вскипели тонкими серебристыми нитями в высокое небо голоса выжловок и пошли, заливаясь, без единого скола. "Полазь, полазь, милая!" "Наддай, добууудь!" – кричат гончатники. И вот уже грохот фанфар по зрячему. Поют так, что сыплется золотая листва с веток. Легкая перемолчка и - взрыв переливающихся звуков, восходя спиральной лестницей в вышину и оседая, распадаясь и вновь собираясь воедино, - заслушаешься..! (Прямо органная фуга, а не пустобрех овчарок на выставке…).
И выскочил в горловину первый серый. Брошена соседняя с нами свора. Достали, насели. Не успел доскакать борзятник. Раздался тонкий вой и отлетела первая чубарая сука с обнаженным плечом. Стряхнул матерый с себя остальных и рванулся в нашу сторону, не видя нас за кустом. Бросил папа сворку и как-то неестественно взвизгнул: "Ату его, ату!" А нам не надо "Ату", мы его практически не слышим. ВОТ ОН ИДЕТ!!!
Я вижу бешенно-ненавистный взгляд его желтых глаз и это подстегивает меня, я лечу ему навстречу и ныряю под него прямо в пах. Летящий за мной Разбой мощно сшибается с ним грудью, поднявшись в свечу.


Насевшие сзади соседи сбивают седого. Он крутится на спине, стараясь лапами зацепить кого-нибудь из щиплющих его с разных сторон борзюков. Вокруг мечутся борзятники с ножами, не зная как подступиться. Наконец один из них падает между нами и распарывает волку брюхо, проталкивая нож все дальше и дальше. Разбой и Крылат держат добычу за горло и плечо. Борзятники с криками "Отрыышь!" разгоняют борзых. За флажками раздается голос Зауера. На лазе убита волчица, пытавшаяся махнуть под флажки. С двумя переярками расправляются две своры. На нас, не остывших, вылетает ничего не видящий сеголеток. Он тут же закручен и задушен. Нас опять отгоняют. Один за другим гремят четыре выстрела в разных концах лесного клина. Борзые, побегав по полю, устремляются в горловину за показавшимся и резко повернувшим назад серым. Борзятники с криком: "Стоять! Назааад!" на лошадях и бегом спешат за ними. Раздается протяжный вой, переходящий в ослабевающий скулеж. Это быстрее всех несущаяся сука напоролась на острый сук и буквально повисла на нем, глядя вбок затуманивающимися глазами. Борзятникам все-таки удалось докричаться. Собаки возвращаются. Раздается еще два выстрела.
Охота окончена. Не дожидаясь ее конца, борзятник увозит свою Злату в деревню, чтобы в нормальных условиях зашить ей плечо. Для Багиры копается могила. Клыкастые туши уничтоженных волков оттаскиваются в удобное для подъезда место и мотоциклами подвозятся к машинам. Возбуждение от свершившегося проявляется в чрезмерной жестикуляции собирающихся к машинам участников этой облавы на логове. Каждый пытается рассказать соседу о том, как отличилась его собака или как удачно он выстрелил. Происшедшее тут же начинает обрастать кучей невероятных подробностей. Это еще здесь, у дороги, еще не отъехали ни метра. А что будет потом?! Смешные люди! Больше всего доволен Палыч. Он пас это семейство около четырех лет, и вот свершилось!
Потом был большой пир. Мы, накормленные до отвала, возлежим с чувством полного достоинства и исполненного долга. На меня, зело сытого, наплывает золотая дрема. В мозгу медленно ворочаются мысли, которые трудно ухватить. Так, кажется поймал одну. Я – восточная борзая, родившаяся в 1987-м. Значит по году я – ЗАЯЦ. Зовут меня ВУЛЬФ. Значит я – ВОЛК. Но травят не меня, а Я. Значит, я держу свою Судьбу в зубах. В Афганистане, за мою приятную на ощупь шерсть, меня называли "Бахмулл", что значит - бархат… Мысль уплывает. Последнее, что я вижу (в квадрате окна) – это как смычок двух маленьких, отважных гончих из Астериона и Хары* пытаются гнать Большую Медведицу по черному бархату небосвода. "Так держать, ребята! Не робей!" И никогда не кончится этот гай… Играет, мерцая, смычок созвездия на струнах Великого Кос…мо… …
***************
Волки церковь обходят
Осторожно кругом,
В двор поповский заходят
И шевелят хвостом.
Близ корчмы водят ухом
И внимают всем слухам,
Не ведутся ли там грешные речи?!
Их глаза словно свечи,
Зубы шила острей.
Ты тринадцать картечей
Козьей шерстью забей…
(А. Толстой)
***************
* - Астерион и Хаара – самые яркие звезды Созвездия Гончих Псов.
* - Cмычок – пара гончих из кобеля (выжлеца) и суки (выжловки)
* - Зауер – прекрасная марка ружья
* - « Отрышь!» - запрещающая команда для борзых
* - псовичи – псовые русские борзые