ОПУСЫ или кое-что из жизни рыжего Афгана. (Опус №0) продолжение.

**** Нет хуже врага, чем бывший друг…
Жили себе люди, делились хлебом и радостью, женились и выходили друг за друга замуж…
Но кому-то захотелось отмыть черные деньги в крови, столкнуть лбами соседей и друзей.
Вот и пришла ВОЙНА, разворотив дома, искалечив судьбы.
И не только людей…
Туго пришлось домашним собакам – большим и маленьким, служебным и комнатным, потерявшим все. Им пришлось учиться спать на улице, пить из лужи, зубами отвоевывать у дворняг свое право пользоваться помойками, очень быстро вливаться в стайки дворового общества, причем не без пользы для последнего. Ведь понятие "помойка", такое благодатное для бездомных в мирное время, в военное теряет свою актуальность. А кому лучше знать, где может лежать что-то съедобное в разбитой квартире или доме, как не бывшим домашним любимцам. Но это было тоже не долговечным, так как тут приходилось отвоевывать свое право на мародерство у бездомных и голодных людей.
Да, уж! Голод – не тетка, а на войне случаются неубранные трупы. Одна собака попробовала, другая… Дурной пример заразителен. Ждали боя как чего-то светлого, отсиживаясь, однако, на приличном расстоянии, но при затишье подтягивались. Порою происходили жуткие стычки между стаями за возможность насытиться человечиной. Как-то незаметно была перейдена грань – мертвый, тяжелораненый, раненый… Некогда домашние, собаки превращались в монстров-людоедов. Раненых и убитых все же забирают и их тоже нужно отвоевывать. Так зубы собак порой впивались и во вполне целых и здоровых людей.

Редко, очень редко можно встретить человека, у которого не расширятся от страха зрачки при виде несущейся и прыгающей на него собаки. Тот, кто заявляет, что не боится их, либо не знает, о чем говорит, либо нагло врет. А когда человек сталкивается с собакой-людоедом, то говорить о стрельбе или бегстве просто глупо – наступает столбняк и полное безволие.
А у них появлялась тактика, нарабатывались приемы, распределялись роли и сферы влияния…
Вот уж поистине – нет страшнее врага, чем бывший лучший друг. Зная повадки и психологию людей, эти собаки превратились в кошмар, так как перед каждой из стай, как снежный ком, катилась молва о нечистой силе, парализуя страхом даже самых смелых. Сразиться с ней мог либо робот, либо человек, поставленный в крайние условия, и такой случай произошел…

*****Отец, в поисках тела сына, вновь прошел все круги ада. И, в конце концов, через местных жителей, вышел на полевого командира, в отряде которого был его живой, плененный сын. На предложение остаться самому вместо сына, на посулы денег и оружия он слышал только ехидный смех, означавший издевательский отказ: "Сделаем обрезание, воспитаем, обучим, женим! Парень здоровый, крепкий – отличный боевик получится!"
Отец чувствовал, что не в силах больше бороться с желанием броситься и перегрызть горло насмешника собственными зубами. Он уже приготовился для прыжка, чтобы выполнить задуманное, как снаружи раздался шум, беготня, какие-то истошные крики. Вслед за командиром он выскочил в распахнувшуюся дверь. То, что они увидел, повергло в шок.

Двух боевиков терзали собаки: дог и азиат сбили их с ног, ротвейлер и восточноевропейский овчар прижали людей лапами к земле. Фокс и керри давили горла, а всякая мелочь и средние собачки, как пираньи, рвали их тела и внутренности на куски…
Кто-то из видевших это, с криками "Шайтан!" мигом оказались на деревьях, другие вломились в помещения, забаррикадировав двери.…
- «Стреляйте! Почему не стреляете?!» – кричал очумевший от увиденного отец…
Все отводили глаза и прятали трясущиеся руки…
Отец схватил автомат и, протиснувшись через дверь, выскочил на поляну, но собак там уже не было.
- «Послушай, - раздался за его спиной голос командира, у которого от волнения появился сильный акцент. – Аллах велик! Я отдам тебе сына и еще пятерых пленных на выбор, если сможешь перестрелять этих слуг дьявола. Сделай это или умри, во славу Аллаха!»

****** Как-то тревожно зазвонил телефон.
Папа поднял трубку и, сделав солидный голос, сказал:
- «Алло… Вас-с-слушают!»
Трубка заорала так, что Папе, с которого сразу слетела вся спесь, пришлось отодвинуть ее от уха на приличное расстояние. Трубка выдала длинную тираду с целой серией неприличных выражений, на что Папа, к моему удивлению, не сделал ни одного замечания. Костяшки руки, держащей трубку, побелели. Лицо вытянулось. Морщинкамежду бровями стала глубокой и образовала четкий крест с серединкой другой морщины.
- «Сколько у меня времени и где?.. Примерно на сколько?» – спросил Папа.

Трубка пальнула ответ и неожиданно затихла. Возможно, мне так показалось после ора. Папа, сжавшийся, как пружина, медленно повесил трубку и резко повернулся. Вид у него был не такой, как если бы надо было на что-то быстро решиться, и не такой, как при сборах на охоту или на выставку, а какой-то совершенно незнакомый для меня. Он резким движением снял с антресоли рюкзак и начал наваливать на диван разные вещи, которые потом будут в него уложены. Затем он звонил в ветстанцию, аэропорт… Быстро обулся, занял у соседей денег и уехал часа на четыре. Вернувшись, Папа надел свой старенький камуфляж, а на меня – ненавистный намордник, спасающий меня от людей, пропускающих в метро, самолет, автобусы и электрички. Оставив записку сестренке, мы двинулись в далекий путь на незапланированную встречу с телефонным матершинником. Им оказался довольно крупный мужчина папиных лет с суровым лицом. Фамилия его, как и кличка собаки, была Лютой и очень ему подходила. И был он весь на нервах: резко двигался, отрывисто говорил, никогда не улыбался. Съехавшиеся мужики звали его, по-моему, несколько издевательски – "настоящий полковник". Но, на удивление, он не обижался на это.
"Настоящий полковник" собрал в условленном месте своих самых испытанных друзей, с которыми воевал или ходил в одной связке на восхождения. Они были надежными мужиками без глупой бравады: ценили и любили жизнь, но могли отдать ее за друга, когда все другие возможности были исчерпаны. Все любили собак и приехали сюда со своими питомцами, взяв на себя ответственность за наши жизни перед Богом и своими семьями. И все это для того, чтобы вернуть сына Лютого и еще пятерых, никому не известных в этой компании мальчишек.

Последним подъехал угрюмый мужик с изуродованным лицом и одним пальцем на левой руке. С ним было существо, сразу не понравившееся мне, от которого пахло врагом. Это была явно не собака. Колючие желтые глаза, небольшие стоячие уши, широкая грудь, довольно сухие лапы и хвост поленом.
Лютой молча подошел, обнял приезжего и сухо пальнул: "Спасибо, Серый!"
Существо, приехавшее с хозяином, втиснулось между ними, отстраняя Лютого от своего хозяина. Шерсть на его загривке поднялась, изнутри донеслось рокочущее бурчание.
Существо не понравилось не только мне. Из-за яблони в саду вышел бурый кавказец по имени Алый. Он, набычившись, шел на незнакомца, но его опередил овчар Лютый, кинувшийся на защиту хозяина. Я прыгнул чуть позже, но цели мы достигли одновременно. Завязалась короткая, но довольно жестокая схватка. Несмотря на то, что незнакомец был один, а нас трое, досталось понемногу всем. Стычка сопровождалась руганью и суетой людей вокруг нас. Нас растащили и, наказав кого словесно, кого пинком, начали объяснять, что мы сейчас в одной связке и должны быть друзьями. Приезжего звали Сергей, он прошел с Владимиром Лютым Афганистан, а существо звали Серый. Это была крупная помесь волка с собакой: с любовью и преданностью к своему хозяину, но ухватками и запахом дикого хищника.

Это будоражило меня как Афгана, охотившегося на волка, Алого, как истинного кавказца, фокса Кроша, как зверового охотника. Остальные, включая Лютого, относились к нему с опаской. Играть с Серым норовил только туповато-бесшабашный, молодой бультерьер Ханя. Этому белобрысому созданию, имевшему плотное тело в форме артиллерийского снаряда, было беспредельно весело. Он постоянно прыгал, как заводной, отталкиваясь сразу всеми четырьмя лапами, приглашая всех в жевательную игру. Но наше общество, считывая настроение людей, не принимало его игры. Ханя мог иногда выдернуть только Кроша, да и то на не очень продолжительное время, или пожевать спокойно стоящего Алого.
Мы долго ехали в микроавтобусе, вперемежку с людьми, затем шли и, наконец, встретились с проводником. Он ждал нас на "66-м газике" у шоссе. Загрузившись в кузов тентованного грузовика, мы опять двинулись в путь. Машина довольно часто останавливалась. Слышалась незнакомая, гортанно-громкая речь, в кузов заглядывали чернобородые, вооруженные люди. Увидев нас, они испуганно отшатывались с восклицаниями на своем языке. Похоже, что это были не совсем пристойные выражения. Мы доезжали до очередного поста. Картина повторялась. Потом мы шли горными тропами, было похоже на то, что нам пытались сбить ориентацию. Но так каквсе мы были кобелями, то дружно "метили" дорогу, что очень раздражало проводника, настроенного к нам не совсем дружелюбно.

Наконец добрались до лагеря. Нас разместили в теплом, врытом помещении, которое наши мужики окрестили "саклей". Посредине была сложена печь, по стенам устроены двухъярусные нары. Пол был духанистым: его устилали веточки крапивы, тысячелистника, полыни и мелисы.
"Полковник" с Сергеем ушли и через некоторое время вернулись втроем, с сыном Лютого, Николаем, все обвешанные оружием и подсумками с автоматными рожками. Несколько боевиков, не входя в помещение, поставили у порога ящики с патронами. Что творилось с Лютым! Он скакал до потолка, терся о пол у ног Николая, облизывал его с ног до головы, выл и лаял, прыгал и визжал. Ханя воспринял это как приглашение к игре и с радостным хрюканьем кинулся к Лютому.
- «Да чтоб тебя,» - хозяин выловил его за задние ноги, унес к себе на нары и посадил на привязь, которую Ханя тут же попытался перегрызть, за что изрядно получил. Мужики поочередно обняли Николая, вскрыли ящики и принялись дружно набивать рожки патронами. Через некоторое время в дверь постучали. Лютой пошел открывать. За дверью стояло ведро сметаны, ведро молока, ящик водки, дымящийся котел с супом-шурпой, корзина с хлебом, кукурузными лепешками и зеленью, несколько коробок со свеженарубленным мясом и посудой. Мужики, вытерев руки ветошью, занесли все это. Пиршество началось… Плеснув в кружку, Владимир поднялся.

- «Мужики!.. – Он сглотнул ком, стоявший в горле, прижал к себе голову сына, - … да ну!..» – И залпом выпил содержимое.
Сидящие за столом дружно повторили этот жест. Говорить им не хотелось, и они синхронно заработали челюстями.
Мы, утробно урча и поглядывая исподлобья друг на друга, молотили мясо, выделенное каждому из нас. Чтобы не случилось беды на трапезе, нас пристегивали каждого на своем месте. Николай с отцом принесли воды из родника. Она была вкусной, но очень хотелось молока. И хотя все знали последствия сочетания молока со свежим мясом, его все равно очень хотелось, я уж не говорю про сметану. Потом в дверь опять постучали и с какими-то хорошими словам передали шампуры с шашлыком. Мы задвигали носами, но нам объявили, что это не для наших "наглых морд". Еще раз была расплеснута водка. Каждый наливал себе, сколько считал нужным. Так уж у них повелось: никто никого не заставлял, никто никого не упрекал, никто ни на кого не обижался. Они уважали друг друга, хотя некоторые познакомились только здесь.
Нам было труднее: нужно иметь больше времени, чтобы сблизиться, как они, и поскольку образовалось общество, надо было срочно строить иерархическую лестницу и определять вожака, а это решается зубами, чего делать нам не позволялось. По результатам последующих боевых действий вожак определился: им стал кавказец Алый, и это не давало покоя мне и Серому.
Но затем все утряслось. Днем Николай был с нами, но на ночь его уводили. Время обладает свойством быстро пролетать, и обследовать место нам пришлось уже при свете луны. Естественно, мы все были на поводках. Попадавшиеся навстречу боевики сторонились нас, как-то затравленно поглядывая, издали.

На утренней прогулке мужики держались кучно. У каждого на боку висел АКМ с двумя скрученными изолентой рожками. Все к чему-то прислушивались, так что нашипрогулки были непродолжительными. Все остальное время мы сидели в прокуренной "сакле".
Они пытались травить анекдоты, но смеха не было. Николай в десятый раз подробно рассказывал о том, что с ним случилось с момента отправки из военкомата. Удивлялся, почему его, потерявшего сознание, не обглодали собаки. Кто-то высказал предположение о том, что родившийся и выросший с собаками Николай нес на себе какой-то особый, неистребимый запах, различаемый собаками. А мы лежали и улыбались: ломайте, люди, голову, доходите до этого сами, мы вам ничего не скажем. (Помните каменную статуэтку в индийском храме с тремя обезьянками?..).
Из разговора Николая с отцом мы поняли, что нас может ожидать.

Нас было 29:
Кавказец Алый, полуволк-полупес Серый, пойнтер Ричард, или просто Рич, фокс Кроша, овчар Лютый, буль Ханя, красавец черный дог Воланд, ризен Цыган и ваш покорный слуга – афган Рыжий. Десять автоматов и десять мужиков (ночами – девять).
ИХ, как выяснилось потом, было 34.
ОНИ были схожены и спеты. Мы – притирались.
ОНИ долго не появлялись. Ожидание неизвестного – это самая гнусная и изощренная пытка.
А вдруг ОНИ вообще не появятся…
Неожиданный лай Рича подбросил всех в воздух. Его хозяин внимательно посмотрел на своего любимца, подлетевшего к двери и всасывающего, как пылесос, воздух. Ноздри Рича ходили ходуном, напряженные задние ноги подрагивали.
"Это ОНО!" – сказал Глеб и взялся за автомат. Мужики заволновались, но суеты не было. Прилаживали подсумки с рожками, передергивали затворы автоматов, ставя их на предохранители. Вышли кучей, оставив нас внутри и плотно затворив дверь. Выйдя, рассредоточились, разогнав боевиков по углам. Кто-то из наших залез на дерево, кто-то на поленицу дров, кто-то на крышу "сакли" в окружение ящиков. Расстегнули чехлы охотничьих ножей, сняли автоматы с предохранителей.

ОНИ возникли как-то неожиданно, с разных сторон. Без всякой цели пробежали по опустевшему лагерю в одиночку, обнюхивая и перемечая метку чужих собак. На вид это были безобидные дворняги, и как-то не верилось в рассказы про них. Мужики опешили. И только Николай с отцом нажали на спусковые крючки. Их неудачные выстрелы ни в кого не попали. Владимир промазал, видимо, от волнения, а Николай потому, что вообще не умел стрелять из автомата. Остальные мужики к пальбе не присоединились, так как стрелять было уже не по кому. Собачий дозор растворился так же внезапно, как и появился. Прошло еще 2 часа – тишина! Мужики, утомившись сидеть в своих гнездах, часа через три начали двигаться в сторону дверей жилища. Чтобы снять напряжение, Лютой устроил пробежку вокруг лагеря, преследуя 2 цели: разрядить обстановку и убедиться, что собак нет поблизости. Вернувшись в "саклю", мужики не стали есть. Сидели, курили, молчали.
- «Слышь, Лютой! – нарушил молчание хозяин Воланда, - что-то не верится, что эти благодушные дворняжечки могут кого-нибудь загрызть!»
- «Дай Бог тебе этого не видеть!» – сказал Владимир, поднимая на него покрасневшие глаза, - «И, вообще, пошли собак гулять, им после пары ведер молока, по-моему, уже пора!»
Мы, услышав о прогулке, забеспокоились – действительно пора! Находясь в замкнутом помещении, мы начали присматриваться друг к другу, выискивать симпатии, оценивать поведение при кормежке и прогулках. Коллективчик у нас подобрался особенный. Его душой был ризен Цыган, который никого не доставал, как Ханя, не сторонился, как Серый, не заискивал, как Рич. Он был со всеми ровен и предупредителен, не теряя при этом чувства собственного достоинства. Цыган, в отличие от всех ризенов, не кидался на дверь при малейшем шорохе с диким лаем, но улыбался шуткам и сам любил удачно пошутить. Он реагировал, с общей точки зрения, на все правильно. За это его все уважали.
Ну, да я отвлекся.

Нас вывели на прогулку. Мы старались не толкаться, но все же держались кучно, не отходя далеко от дома. Деревья вокруг сакли, как скаламбурил Цыган, пахли нашими саклями. С прогулки забрали и увели Николая на невольничью ночевку. Мы тихонько бродили по кругу. Хозяин Хани повернулся к "настоящему полковнику", о чем-то спросив его. В этот момент Ханя резко дернул и, вырвав поводок, ринулся в потемневший лес с веселым лаем.
- «… твою мать! – вырвалось у хозяина. – Назад, Ханя! На-за-д!!»
Мы рванулись в сторону исчезнувшего буля, резко натянув поводки.
- «Стоять!!!» – как выстрел раздался синхронный хор голосов. Через секунду вся наша команда летела, не разбирая дороги, в сторону удаляющегося лая Хани.
Мы не успели… Когда сумели разыскать место боя, там уже было пусто. В редком ельнике пятачок земли был вытоптан и утрамбован. В центре его лежало то, что раньше было веселым Ханей. Вокруг валялись чьи-то уши, чьи-то клочья. Нечувствительный к боли и имевший хорошие челюсти, Ханя дорого продал свою жизнь: рядом с ним в свете фонаря лежало три мертвых тела довольно солидных дворняг. Вот и открыт Счет нашим и ИХ прорехам.
Виктор опустился рядом с останками и застонал.
У мужиков заходили желваки. В темноте этого не было видно, но мы почувствовали. Похоронив Ханю и забрав трупы собак, мы вернулись в лагерь. На ближайших к "сакле" деревьях были оставлены зарубки: на одном – три, на другом – одна. В разведенном боевиками громадном костре горели принесенные туши людоедов. Вокруг костра, освещенные его пламенем, бубня какую-то мелодию, двигались, притоптывая, вооруженные люди. Это был жуткий танец, сопровождавшийся грохотом автоматных очередей в ночное небо.
В эту ночь всем не спалось. Боевики принесли мясо, но никто из нас, кроме Серого, не притронулся к нему.
"Настоящий полковник" остановил Виктора, открывающего третью бутылку водки.
- «Остынь! Этим не поможешь. Не хватало нам еще твоей смерти.»
- «Да пошел ты!» – крикнул Виктор и с какой-то нечеловеческой силой вогнал охотничий нож в стол по самую рукоятку.
Потом посидел, передернулся и неожиданно заплакал навзрыд:
- «Ты ведь знаешь, что у меня нет детей. Он был мне как сын!»
Лютой подошел, навалился сзади, обхватил руками его голову и как-то жалобно произнес:
- «Прости меня…»
Виктор, лежа на столе, все плакал и плакал, затем затих – водка взяла свое, и он заснул.
Пальба у костра все продолжалась, в воздухе стоял запах паленой шерсти, горелого мяса и костей…

Настало утро.
На зарубках выступила смола, будто природа оплакивала безысходность страшной ситуации, созданной людьми. Привели Николая. Он уже был в курсе случившегося. Коротко спросил:
- «Где Виктор?»
Ему показали спящего. Николай сел на край нар, вытер влажным полотенцем разводы грязи на его лице. Виктор не просыпался. После водки, снявшей стресс, он проспал около полутора суток. Наступившие сутки прошли в каком-то оцепенении. До нас начало доходить, зачем нас сюда привезли. Но до конца мы поняли это только через 3 дня.
Во время дневной прогулки Рич заволновался, хватая носом воздух. Все вопросительно посмотрели на его хозяина. Через некоторое время раздался лай Ричарда. Владельцы поспешили завести нас в "саклю"; как по команде, боевики рассыпались по укрытиям, тщательно баррикадируя двери.
Так Рич стал колоколом, предупреждающим о приближающейся опасности. Он был уникумом в своей породе, схватывая запахи на неправдоподобно далеком расстоянии. Нас заперли в помещении, а сами рассредоточились по боевым позициям. Внимание было направлено в ту сторону, куда был направлен лай Рича, но собаки неожиданно появились с противоположной.
- «Не стрелять – пусть соберутся!» – рявкнул Владимир.
Собаки совершенно не среагировали на голос. Дворняжечья мелочь, ведомая грязным ягдтом, деловито прошлась по окраине лагеря и направилась к кострищу. В воздух полетела зола – так усердно собаки работали лапами. Справа "саклю" обогнул керри-блю с компанией. Они пометили деревья и заинтересовались дверью хижины, за которой разрывались Рич и Крош. У Кроша был сильный, доносчивый голос. К компании, с лаем царапающей дверь "сакли", примкнул, как с неба свалившийся, громадный песочный дог. Он подал голос. В ответ истерически залился наш овчар Лютый.
Нервы Виктора не выдержали и он, нещадно ругаясь, начал поливать из автомата костровую компанию Собаки бросились врассыпную, но одна, подскочив, визжа закрутилась и, загребая вокруг себя перебитыми лапами, рухнула на землю, а другая тихо ткнулась мордой в пепел. Группа, пытавшаяся открыть дверь, поняла, что с ней не справиться и принялась делать подкоп, не обращая внимания на стрельбу. Мы тоже рыли землю внутри помещения. Поскольку с обеих сторон работало одновременно несколько собак, ход получился весьма просторным. Снаружи начали раньше, поэтому встреча была внутри "сакли". Земля с каменной крошкой, о которую было сорвано несколько когтей, зашевелилась, и тонкая переборка осела, открыв все пространство подкопа. В нем торчала голова керри, заросшая шерстью с забившейся в нее землей. Алый сделал свой первый шаг к лидерству: сомкнул свои мощные челюсти на появившейся голове.
Раздался треск лопающегося черепа. Ноги керри задергались, заскребли грунт и вытянулись. Внутрь подкопа потекла моча. Алый разомкнул челюсти и тут же захлопнул их на другой голове, появившейся в подкопе; Крош, протиснувшись между нами, ринулся в ход, выталкивая труп керри наружу. Он выскочил, подобно пробке из бутылки с "шампанским", совершенно обескуражив стоявших у дверей противников. Они отшатнулись, что дало возможность нам плотной струей выплеснуться наружу.

Что тут началось!!!
Дог, мотая головой, пытался сбросить висящего на его щеке Кроша. Чужой овчар с Цыганом, вцепившись, друг в друга, кубарем покатились под горку. Серый жрал крупного дворню, Лютый отбивался от ротвейлера, а Рич бегал кругами, прихватывая то одного, то другого, и, в конце концов, вцепился в зад песочного дога. Мне досталась пара полулаек, изрядно пощипавших меня.
А дверь сотрясалась под ударами мощных лап Алого и Воланда, не проходящих по размеру в подкоп.
Мужики палили вверх, стараясь посеять панику и разогнать участников бойни, но их старания были тщетными. Они не могли стрелять по врагам, чтобы не попасть в своих. А как мы различали, где свои, где чужие – одному Богу известно. Ведь в пылу боя можно было подрать и друг друга. Но этого не произошло. Конец бойне положило появление в проеме двери взбешенного Алого. Он, видимо, здорово плеснул энергетикой, и наши противники обратились в бегство. Мы бросились их преследовать, но со всех сторон прозвучал истошный крик:
- «Стоять! Стоять, твою мать!»«Стоять…» и перечисление наших имен.
- «Стояяяять!»
Голосом Виктора кричала душа Хани, заклиная нас вернуться. Кто раньше, кто позже, но мы остановились. Кто по команде "Ко мне!", кто без команды, начали возвращаться, стекаясь к "сакле", где в совершенно идиотской позе, суча лапами, барахтался застрявший в подкопе Воланд. Сбежались бледные, как смерть, мужики и начали осматривать и ощупывать своих питомцев. Николай с хозяином Воланда ножами рыли землю, освобождая дога из-под порога.
Потом все оказывали помощь хозяину Цыгана, врачу-ветеринару, который выбривал у нас травмированные участки тела, штопал, заливал йодом, вправлял.
Счет был 3:0в нашу пользу, а с Викторовыми трофеями 5:0. Ну, не сказать, чтобы чистый ноль, так как мы были тоже изрядно потрепаны.

Во время повторившихся ритуальных танцев вокруг жертвенного костра, "настоящий полковник" привел к нам в "саклю" боевика. С большой опаской и отвращением мы были замерены какой-то узловатой веревкой. Чувствуя его отношение, каждый из нас рычал, несмотря на увещевания наших мужиков. На многих из нас надели намордники. Владимир же постоянно уговаривал струхнувшего боевика продолжать обмеры, гарантируя полную его неприкосновенность.
Оказалось, что это был шорник экстра класса. И буквально через сутки мы красовались в новых кожаных ошейниках, нагрудниках и широких браслетах с металлическими шипами. Виктор поставил себе в обязанность вести страшную статистику на деревьях, часами просиживая у правого, пока с одной зарубкой. Он много курил, опершись на автомат, гладил кору и что-то приговаривал – Лютой строго-настрого запретил ему ходить на могилу Хани до окончательной развязки. Как знать, может, он был прав…

... продолжение следует...
Автор опуса Сергей Ахапкин и его Рудый